Category: транспорт

Category was added automatically. Read all entries about "транспорт".

(no subject)

Из подслушанного.
На выставке Мунка. Одна прехорошенькая девушка другой, рассматривая «Крик»:
— Ван Гог вообще больной. Этот поздоровее будет.
Вторая, с надеждой:
— Не нравится — давай уйдём.
Первая, твёрдо:
— Нет, дадим ему шанс!
Ходят по залу, явно скучают, обсуждают своё, необременительно-девчачье.
— Передумала идти на юбилей отчима.
— Вдруг обидится?
— Да у него каждые пять лет юбилей! Надоел!
Замирают перед «Убийцей». Минута ошеломлённой тишины.
Наконец первая со вздохом выносит вердикт:
— Нет, этот тоже на всю голову больной.

Collapse )

(no subject)

Когда нашей Каринке было лет десять, она изводила вредных бердских мальчиков всеми возможными способами, как то: прижигала их карбидом, натирала стекловатой, снимала с забора метким выстрелом из рогатки и топила в котловане. Тех мальчиков, которые отличались лояльным отношением к девочкам, она щадила: приветствовала тумаком или подзатыльником, а ловкой подсечкой с последующим удушающим приёмом выражала снисходительное, но всё-таки одобрение.
К нашей квартире никогда не зарастала народная тропа, проторенная возмущёнными родителями покалеченных мальчиков.
— Жена, помнишь, как я переживал, что она родилась девочкой? — выпроводив очередного возмущённого родителя, однажды спросил шёпотом папа.
— Если неделю беспробудного пьянства в кругу сердобольных друзей-собутыльников можно назвать переживанием — то я этого естественно не забыла! — не преминула съязвить мама.
— Женщина, выключи на пять минут бензопилу! Так вот, признаюсь тебе как на духу: я ошибался. Нам крупно повезло, что она родилась девочкой. Потому что если бы она родилась мальчиком, через тридцать лет сидела бы по пятому кругу в тюрьме, а я бы всему Союзу алименты платил!

В детстве у моей сестры была большая мечта: купить мотоцикл и уехать в Америку. Мотоцикл она не купила, но в Америку уехала. За полгода жизни на другом континенте она успела многое: отремонтировала и привела в порядок дом, оборудовала на чердаке мастерскую, купила машину, договорилась о поставке шёлка из Китая в Омаху, чтобы расписывать платки. Наладила контакт с местной диаспорой — армянской и вообще советской. Подружилась с Эгине — известным кулинарным блогером и мамой пятерых чудесных детей. Прислала ей в подарок фартук собственной работы. Эгине испекла в этом фартуке багардж и вывесила видео на своей странице.
К чему это я? А к тому, что хорошо, что Каринка родилась девочкой. И папе не надо разоряться на алименты всему бывшему Союзу, и Америке повезло — кому помешают умные, образованные, смекалистые, трудолюбивые женщины? И не надо их упрекать в том, что они в детстве мальчиков карбидом калечили и навозными бомбами гасили. Не задирай девочек и живи спокойно. Ну, или относительно спокойно.


antisona

Возвращение домой

Биноянц Григор возвращался домой.
Рейсовый автобус, надрывно взвывая мотором, брал один поворот горного серпантина за другим. На лобовом стекле качался широколапый деревянный крест — Григор отвернулся, чтобы водитель не заметил его улыбки — по таким характерным крестам он вычислял в далекой Москве автомобили земляков. Оник очень любил иронизировать на эту тему.
— Если бы могли, горы бы тоже увозили, — часто повторял он. — Такое впечатление, что, уезжая, забирают с собой все: от привычного вида из окна до истертых четок деда. Сядешь в такую машину — и кажется, что если обернуться, можно на заднем сиденье обнаружить Арарат.
Григор слушал молча, не возражал. Оник привык к его молчанию, потому сам спрашивал, сам отвечал.
— Ты когда-нибудь задумывался над тем, до чего мы странный народ? Народ-улитка.
И, поймав недоумевающий взгляд Григора, поспешно уточнял — в хорошем смысле этого слова.

Биноянц Григор возвращался домой. Дорога была длинной, почти нескончаемой. Справа тянулся сирый лес — ноябрь на исходе, скоро зима. Слева дыбился отвесный склон Девичьей скалы, испещренный белесыми шрамами от стремительных селей, сходивших каждую весну. Двадцать лет назад их с Оником чудом спас такой сель — была война, один из долгих дней боя, патронов почти не осталось, помощи ждать было неоткуда и отступать тоже было некуда, за спиной — родная деревня. Оник еще криво ухмыльнулся — даже застрелиться нельзя, на кого мы ее бросим. Вот тогда и сошел сель — смертельной ледяной волной, обрезал, словно бритвой, выступ скалы, откуда шел обстрел, и, пройдя от них буквально в полуметре, сгинул в пропасти.
Крестились в тот же день. Тер Азария обошелся без церемоний — наспех пробормотал молитву, начертил на лбу каждого крест. Выйдя с ними покурить, не стерпел, съехидничал: «Не могли в мирное время прийти?» «Скажи спасибо, что вообще пришли!» — отрезал Оник. Тер Азария махнул рукой — мало я тебя в школе колотил. «Мало!» — Оник рассмеялся, подавился сигаретным дымом, долго откашливался, утирая ладонью выступившие слезы.
Тера Азарии не стало через неделю — убило осколком во дворе церкви. Было три друга, стало два.

Биноянц Григор возвращался домой. Встречать его в Ереван приехали самые близкие — жена, родители, вдова тера Азарии, жена Оника с сыном.
В аэропорту у отца поднялось давление — перенервничал, когда объявили о задержке рейса. Мать плакала всю дорогу, успокоилась, лишь когда увидела его. Обняла, прижалась к груди.
— Не отпущу тебя больше никуда!
— Я и не уеду, — ответил просто Григор.
Жена Оника спросила одними губами — где? Он передал не ей, а сыну тяжелую урну. Тот дрогнул лицом, но не заплакал.
Когда загружались в машину, сообразили, что места для Григора нет.
— Как же так? Вроде всем места хватало! — смешался отец.
— А меня посчитали? — спросил Григор.
Отец замер с открытым ртом.
— Я на автобусе поеду, как раз скоро рейс, — предложил сын Оника.
— Поеду я, — не терпящим возражений тоном объявил Григор, и добавил, понизив голос, — тебе лучше оставаться с матерью.
Ехали вереницей: впереди рейсовый автобус, следом — машина отца. Рядом с ним, прижимая к груди урну, сидела жена Оника и утирала краем косынки глаза. Когда автобус поворачивал направо, Григор видел в боковое зеркало ее заплаканное лицо.

Работали в три смены, трудно и беспросветно. Иногда мечтали, наивно, по-детски. Как, наконец, разбогатеют, вернутся домой, откроют консервный цех.
— Я буду директором, ты — замом, — распоряжался Оник, и, не дожидаясь вопроса, пояснял, — молчаливый директор — смерть предприятию.
— А говорливый, значит, спасение? — возмущался Григор.
— Говорливый — залог успеха!
Когда Григор хотел подшутить над другом, так и называл его — Залог Успеха. Оник не обижался.
Однажды он уехал за товаром и не вернулся. Лишь к утру пришла весть об аварии и сгоревшей дотла машине.
Оник всегда говорил, что проживет сто лет и один день. «Дождусь первого праправнука, а там как фишка ляжет».
Фишка легла так: было три друга — остался один.
Девичья скала давно была позади, скоро покажется водохранилище, а за ним — родная деревня со столетними кипарисами, подпирающими куполами небеса.
Григор вез обратно все, что забрал в далекую Россию — привычный вид из окна, дедовы истертые четки, Арарат — Большой и Малый. Свои несбывшиеся мечты, невыносимую тяжесть бытия.
Впереди была долгая жизнь, и нужно было ее прожить.
Биноянц Григор возвращался домой.

(no subject)

Еду в вагоне метро. Напротив сидят бабушка с внуком. Внуку от силы шесть. Бабушка чего-то рассказывает ему — нудно, визгливо, поучительно. Будто слова в мозг вколачивает. Внук какое-то время слушает, потом, махнув рукой, пересаживается ко мне.
— Денис, вернись! — трубит бабушка.
— А вот и нет! — отрезает Денис.

Едем дальше. Я играю в телефоне, Денис с интересом наблюдает. Улучив те редкие несколько секунд, когда в вагоне относительная тишина, звонко объявляет:
— Бабуль, ты говорила, что в компьютерные игры только дебилы играют. А эта тётя играет!
Раздаются смешки. Бабушка наливается свекольным цветом.
— Так я и есть дебил, — улыбаюсь я мальчику.
Он несколько секунд с любопытством меня изучает. Вздыхает.
— Да? Ну тогда ладно. Играй.

Это я к тому, что вчера получила в личку сообщение, начинающееся со слов: «Как я рада, что могу написать небожителю».
Раз я небожитель, вот вам ещё история.

Двадцать лет назад в этот день в Москве стояла такая жара, что асфальт плавился. К счастью, ближе к вечеру зной немного спал, я надела красивое платье, напялила первые в жизни чулки на ажурной резинке и пошла справлять день рождения моей начальницы О.Ф.

Чулки продержались ровно семь этажей. Как только я вышла во двор, они стали сползать. Я подхватила их за резинки, добежала до соседнего подъезда, подтянула до пупа и двинулась дальше. Но чулки снова поползли вниз. Пришлось метнуться в следующий подъезд, и, воровато оглядываясь и чертыхаясь, приводить себя в порядок.

Вдруг, напугав меня до смерти, в подъезд ввалилась наша запыхавшаяся соседка.
— Сползают? — Выдохнула она.
— Аха!
— А я-то думаю, чего это ты как ошпаренная по двору бегаешь. Еле догнала. Ты это, выверни резинку и поплюй на силиконовую полоску. Крепко будет держаться.

Я безропотно вывернула резинку, пригорюнилась:
— Легко сказать — поплюй. А как попасть? Был бы позвоночник гуттаперчевый…
Соседка удивлённо вытаращилась:
— Палец послюнявь!
Я сделала, как она велела. Обратно натянула чулки.
— Иди, — хмыкнула соседка. — Не бойся, не сползут.
Не соврала. Чулки держались, словно приклеенные. А соседка потом меня так и называла — горе гуттаперчевое.

Ну и, как говорится, чтобы оставил надежду всяк сюда входящий.
Однажды мне нужно было написать очень важное письмо. Тщательно его составила, раз сто перепроверила, удостоверилась, что всё в порядке, отправила. И только когда получила ответ, заметила, что в слове «ваша» пропустила «а». Подпись моя под этим скрупулёзно составленным письмом выглядела так: «Вша Н. Абгарян».
antisona

(no subject)

Сижу на остановке, жду автобус. Лето, город, солнце. Хорошо.
Рядом присаживаются две женщины, мать и дочь, дочери от силы 25, мать моя ровесница.
На дочери короткая юбка, белые кеды. Очень хорошенькая — пухлые губы, ямочки на щеках, небрежный хвостик волос. Ноги полные, но удивительно красивые.
Мать в юбке подлинней и в таких же кедах. Отекшие щиколотки, вены. Перевожу взгляд с её ног на ноги дочери. Думаю — через двадцать лет у неё будут такие же. Что поделаешь, жизнь, я тоже была молоденькой, у меня тоже были красивые ноги. А сейчас… эх!

Мимо остановки идут бабушка с внуком. Внуку где-то четыре, смешной такой мальчик — русые кудри, ослепительно синие глаза, футболка перемазана шоколадом. Увидев нас, замедляет шаг, останавливается перед дочерью, улыбается. Дочь смотрит на него сквозь солнечные очки, лицо каменное, непроницаемое.
«Ну улыбнись же, — думаю я, — чего тебе стоит, улыбнись ребёнку!»
Она смотрит на него сквозь очки, он улыбается. Бабушка дёргает его за руку — пошли. Уходят.
«Вот ведь хамка», — думаю я.
Дочь снимает очки. Опускает лицо. Говорит, не глядя на мать:
— А ведь моему Лёшке сейчас было бы столько же лет.
Мать достаёт из сумки пузырёк, вытряхивает таблетку, протягивает дочери. Вторую таблетку отправляет себе под язык.
Лето, город, солнце. Сидим на остановке, ждём автобус.

(no subject)

Вчера, чтобы добраться до "Юго-Западной", нужно было выйти на "Университете", потому что поезда дальше не ходили — красная ветка готовилась к запуску двух новых станций. Холод был совершенно невыносимый — кто был на улице, тот знает. От Университетского проспекта до Вернадского с интервалом в полминуты курсировали специальные автобусы, которые бесплатно довозили людей до нужной станции.

На остановке стояли женщины, работники транспортной службы. Закутанные по самые глаза, в валенках, вязаных варежках. Несмотря на многослойную одежду, зябли страшно — мороз к ночи ударил лютый, сибирский. Автобусы подъезжали и останавливались таком образом, что каждая работница оказывалась прямо напротив входа. Как только двери разъезжались, они делали шаг в сторону, и, поддерживая за локоть, помогали взобраться в салон тем, кто замешкался или кому было сложно это сделать самостоятельно.
— Спасибо вам за человеческую организацию и отношение, — поблагодарила я ту, что стояла рядом.
Она растрогалась, аж до слёз.
— Это вам спасибо. А то все ругают, ругают. А мы стараемся, как можем.
И она погладила вязаной заиндевелой варежкой меня по рукаву.
— С Рождеством тебя, дочка.
— И вас с наступающим!
Я уехала в тёплом автобусе, а она так и осталась на остановке — в неповоротливой одежде, в тяжеленных, но совершенно бестолковых в такой внезапный влажный мороз валенках.

Будете сегодня на Университете, на маршруте автобуса "М", поблагодарите этих чудесных женщин. Каждое Рождество дарит нам встречу с волхвом. Мы никогда не знаем, как он будет выглядеть и во что будет одет. Но он обязательно подойдёт, протянет руку помощи, и, если почувствует ваше расположение, погладит сосульчатой варежкой по рукаву.
Вчера действительно было Рождество, армянское. Апостольская церковь отмечает его по старинке, как первые христиане — с 5 на 6 января. А сегодня его отмечают православные.
С праздником вас, дорогие мои. С Рождеством.

И, чтобы несколько сбить пафос, напомню историю, которую уже рассказывала в "Понаехавшей". Как однажды 7 января ввалилась в обменник Трепетная Наталья, которую мы называли трепетной из соображений гуманизма — чтобы дурой не называть, и вот ввалилась в обменник румяная с мороза Наталья (губы бантиком, высокая грудь, талия, васильковые глаза, интуристы при виде такой красоты падали ниц и отказывались брать за свою валюту рубли, норовя отползти в гостиничные нумера без денег, но счастливые донельзя) и крикнула нам, ошалевшим от ночной смены коллегам:
— Христос воскрес!
А на наш протяжный бурлацкий стон лихорадочно кинулась спасать положение:
— Вам не угодишь. Ладно, хрен с вами. Воистину воскрес.
маски

Посылочка

- Я тебе вчера восемь раз звонила. А ты мне так и не ответила,- обижается мама.
- Как звонила? Телефон молчал.
- Я тебе в скайпе звонила!
- Мам, я хоть онлайн была?
- А я знаю?
У мамы макияж, серьги, платочек на шее, причёска. При виде меня она политкорректно отводит взгляд. Я со вздохом распускаю хвостик волос, приглаживаю брови. Прячу руки, чтобы она не заметила отсутствия маникюра.
- Ты ж моя красавица,- говорит мама.
Я сравниваю свой зачуханный экстерьер с её ухоженным видом, давлюсь смехом. Но киваю. Красавица, да. Кто скажет, что не красавица, тому мама взглядом сделает вазэктомию.
- Наринэ, я тут вычитала отличный рецепт для маски. Записывай. Натереть на мелкой тёрке 40 граммов хрена, добавить две чайные ложки молотого имбиря, залить кипятком… Записываешь?
- Угум!
- Врёшь?
- Нет.
- А то я не вижу что врёшь. Записывай давай.
Приходится записывать, а потом ещё читать вслух записанное. Не дай бог что-то пропустила.
- Мы вам маленькую посылочку собрали,- как бы вскользь упоминает мама.
- Снова? – ужасаюсь я. - Мы новогоднюю посылочку ещё не доели.
- Габардиненц Ерванд собирается в Москву. Не ехать же человеку порожняком!
- Пусть едет порожняком.
- Ничего не знаю. Будет через три дня. Я оставила адрес. Подвезёт прямо к вашему дому.
- Найдёт?
- Найдёт. У него этот, как его. Аппарат для распознавания дороги. Жипирэсэ.
- Мамэле! – хрюкаю я.
- Захрмар. А как правильно? Жиписэрэ?
- Джипиэс!
- Ну и что ты мне голову морочишь, когда я так и сказала? В общем, ждите. Скоро посылка будет.
- Мам, а кто этот Габардиненц Ерванд? И почему он Габардиненц? Его предок первым в Берде надел габардиновое пальто?
- Не знаю. Надо твоего отца спросить. Он Габардиненц род хорошо знает. Всю жизнь им зубы лечит.

Посылка прибыла тютелька в тютельку, через три дня. Я сразу поняла, что это микроавтобус Габардиненц Ерванда. Во-первых, по ржавой крыше и вспоротым бокам. Во-вторых, по небольшой толпе заинтригованных москвичей, которые, плюнув на свой столичный апломб, обступили доисторическую махину со всех сторон. Ну а в-третьих – по растопыренным колёсам и погнутым в обратную сторону рессорам. Даже с моего 17 этажа было видно, что микроавтобус загружен под завязку.
Габардиненц Ерванд оказался отчаянно усатым услужливым дядечкой.
- Дочка, я твоего отца очень уважаю, поэтому первым делом к тебе заехал, - лязгнул он мне двумя рядами металлокерамических зубов и выволок из микроавтобуса огромный баул,- показывай дорогу, куда нести?
В квартиру Габардиненц Ерванд вошёл с почтением, поцокал восхищённо на сундук из состаренного дерева, потрогал батареи отопления – не мёрзнете? Нет? Молодцы! Пошарил взглядом по стенам, углядел на стеллаже открытку с изображением Арарата, успокоился. Отобедать отказался, выпил чашечку кофе и заторопился.
- Пора. Мне ещё в Новокосино ехать. А потом – в Мытищи. Посылки развозить.
- Спасибо вам большое.
- Зачем спасибо? Не ехать же порожняком. Вот и повёз гостинцы. И вам хорошо, и мне приятно.
Я проводила бердского гонца до лифта, вернулась в квартиру. Развернула любовно упакованные гостинцы. Пять килограммов мёда, мешок чищеных орехов, две бутыли кизиловки. Ну и по мелочи: домашняя ветчина (целый окорок), бастурма, суджух. Три кило лаваша из отборной муки. Зрелая домашняя брынза. Пакетики с сушёной зеленью.
До весны можно в магазин не ходить.
маски

О присутствии духа

Наша Вика – крайне везучий на городских сумасшедших человек.
Однажды, например, к ней в гости напросилась тётечка. Приехала в лисьей шубе поверх тапок на босу ногу. И в жёваной шляпке с шёлковыми лентами (кокетливо огибающие поля шляпки ленты были завязаны под подбородком изящным бантом).
Тётечка встала на порог Викиной квартиры и предупредила, что сейчас будет объясняться в любви. Числами «пи».
А Вика три дня назад бросила пить. И курить. И искала повод сорваться. Так что визит лисьей шубы оказался как нельзя кстати.
С того дня Вика навсегда отказалась от здорового образа жизни. Говорит – с таким фанатичным везением на сумасшедших никакого здоровья не хватит. Смысл впрягаться?
Collapse )
маски

Женщины моего мужа

Вот говорят – противоположности притягиваются. Высоким мужчинам нравятся маленькие женщины и наоборот.
У меня, например, всегда было так. Мало того, что все подруги Дюймовочки, так ещё парни у них высоченные, выше меня ростом. Зато мои ухажёры всегда заканчивались в лучшем случае там, где у меня начиналась грудная клетка. Буквально где-то в районе солнечного сплетения они и предпочитали закругляться.

Со временем я смирилась со своей судьбой. Поэтому когда познакомилась с будущим мужем, внимания на него обращать не стала. Высокий – под два метра, да ещё и спортивный. Сразу видно, что не моё. Вот если бы метр пятьдесят, кружевное жабо и нотная папка под мышкой – тогда да, сопротивление бесполезно. Все побитые молью молодые люди мои. А тут прямо Аполлон. С лицом Довлатова. Эх.Collapse )
маски

Женской солидарности пост

В ленте сразу несколько дорогих сердцу девочек решили сесть за руль. Записались в автошколы, вывешивают трогательные посты. Жалуются на въезд в гараж и прочие сцепления.
Хехе, девачьки, этот пост посвящается вам.
Про автошколу рассказывать не буду. Да и что там рассказывать, теория – это неинтересно. А вот практика! Как сейчас помню битую пятёрку, на которой я выезжала в город. Автоинструктор Виктор Петрович при знакомстве повёл себя странно – достал из внутреннего кармана пиджака бутылочку с валерьянкой, мощно отпил.
-Третья баба за день. Прут и прут. Садись!
Ну, села я. Ну, с десятой попытки завела мотор. Только обрадовалась, что он у меня завелся, несмотря на козни педали сцепления, оказалось, что надо ехать. А как хорошо всё начиналось!

Первые три выезда в город совсем не помню. Судя по чёрным дырам в памяти, творила несусветное. Может, заплывала за буйки, вышивала крестиком двойные сплошные или ещё чего непотребного вытворяла. Вполне могла.
Однажды обнаружил себя заглохшей поперёк трамвайных путей. С одной стороны надрывался один трамвай, с другой, соответственно, другой (извините тавтологию, пересохло в горле).
Рядом тихо закипал автоинструктор Виктор Петрович, бывший, между прочим, танкист.
-Заводи машину,- прошипел он.
-Незаводицца!- заскулила я.
-Значит, останемся тут. На веки вечные!
-Виктор Петрович, миленькыыыыыыый!
-Не смотри на меня такими глазами! Всё равно не куплюсь. Заводи говорят!
-Ыаааааа!- заголосила я. Collapse )