Дневник Наринэ

Каким-то чудом в папке со старыми документами нашёлся один снимок. Мы перетряхивали ту папку много раз, пытаясь найти лагерные фотографии деда, но тщетно. В конце концов пришлось смириться с тем, что они сгинули в военный холод первой карабахской.
Пару дней назад сестра без особой надежды заглянула в ту папку. И необъяснимым образом, среди много раз пересмотренных бумаг, обнаружила один уцелевший снимок.

У деда была невыносимо тяжёлая жизнь. Когда ему было 7 лет, мусаватисты расстреляли его отца. Дед рассказывал потом своей дочери, моей маме, как крался за ведущими отца на казнь вооруженными людьми, стараясь не попадаться им на глаза. Надеялся, что отец обернётся и увидит его. Деду было важно, чтобы он знал, что не один, что сын рядом. Отец не обернулся.
Потом, уже 18-летним юношей, он выследил убийц в Баку. Провёл почти 20 лет в Соловках. Собрал там джаз-бенд, даже гастролировал с ним по лагерям СЛОНа — Северных лагерей особого назначения. Ушёл на Финский фронт, далее — на Великую отечественную. Умер молодым — в 64 года.

У меня с ним какая-то мистическая связь — его не стало 14 января, я родилась 14 января. Он организовал в Соловках джаз-бенд, я всю жизнь, чуть ли не с раннего детства, люблю джаз, все мои книги написаны под джаз.
Потому, увидев фотографию деда, я не смогла сдержать слёз. Позвонила сквозь плач маме, перепугав её до смерти. Следом брату позвонила. Во мне было так много радости, чувства облегчения, высвобождения, уверенности, что всё ещё будет хорошо, что физически было невозможно держать это в себе. Я задыхалась от счастья и не могла объяснить родным свои чувства. И сейчас не могу.

На снимке дед стоит справа, высокий и красивый, в шапке набекрень. Мой карабахский дед Андраник, спрятавший от нас свою фотографию после первой карабахской и каким-то чудом вернувший её сейчас. В знак того, что мы обязательно выстоим и переиграем. Он умел создавать музыку там, где замолчала даже надежда. И мы обязательно сумеем. Наши бесконечно любимые родные нам об этом говорят и свидетельствуют.

Однажды, сто лет назад, в московском автобусе у меня вытащили из сумки кошелёк. Я опаздывала на работу, и возвращаться домой уже не успевала.
Подошла к контролёрше на станции «Южная» и призналась, что не могу заплатить за проезд.
Она сразу же пропустила меня.
— С меня шоколадка, — обещала я.
Она махнула рукой — ещё чего! И не смей переживать по пустякам. Обещаешь?

Я доехала до работы, рассказала о произошедшем коллеге, попросила взаймы. Деньги вернула, а о своей спасительнице напрочь забыла, будто ластиком стёрли. Вспомнила совсем случайно, месяца через два-три. Купила в ларьке коробочку сахарного печенья — хорошего шоколада не нашла.
Я не знала, как её зовут, не запомнила её лица. Заглянув в контролёрше на станции «Южная», объяснила, что хочу оставить печенье женщине, которая однажды меня выручила.
— Это к Таньке, — вздохнула она. — Только ты опоздала. Её машина сбила, насмерть. Девять дней на той неделе справили.
— Может меня вовсе и не Таня выручила, — расстроилась я.
Женщина расплакалась — она. Другой такой у нас не было.
Я попросила описать Таню — мне важно было её запомнить.
Она утёрла слёзы и ласково повела руками в воздухе:
— Она была… она была будто яблочный пирог.

Помните у Бродского: «Не потребность в звезде пусть еще, но уж воля благая в человеках видна издали, и костры пастухи разожгли».
Эта двадцатилетней давности история — о них. О людях, разжигающих костры. О людях, протягивающих руку помощи без раздумий и без корысти. О тех, кто не только в Рождество немного волхвы. Кто словно яблочные пироги. Кто помогает нам оставаться людьми.
Спасибо им.

С Рождеством, друзья — апостольским и православным.
Пусть «не видно тропы в Вифлеем из-за снежной крупы», но мы с вами точно знаем, что она есть.
О том и живём. О том и будем жить.

Была у Мамиконяна. Подготовилась основательно: тщательно почистила зубы, а заодно выдернула нить из десны, чтобы доктору было меньше возни. Роб заглядывал мне в рот словно в дуло заряженного пистолета. Выпрямился, обвел присутствующих ошарашенным взглядом:
— Две недели она делала всё, чтобы имплантаты не прижились! Но они прижились!
Получилось как у Довлатова: «Обратите внимание! Живот выпирает, шея неразвитая, плавает, как утюг, а человека спас!»
Ушла от него взволнованная, в бахилах. Спасибо добрым людям, остановили, уговорили снять.
( Collapse )

Искали печку долго. Хватали за рукава прохожих, заглядывали им в глаза, не получив вразумительного ответа — разводили руками: ну как же так, это знаменитый сувенир Гюмри, как вы можете о нём не знать!
Женщина окликнула нас, когда мы уже отчаялись. Глаза у нее были совсем как у советских кукол: круглые, блекло-голубые, в густой опушке длинных тёмных ресниц.
— Пойдёте вверх по улице, увидите два магазинчика, там и будут ваши печки, — и она зашагала впереди, показывая нам дорогу.
На спине её куртки крупными буквами красовалась нашивка «GOD».
— И God укажет нам путь, — шепнула я. Мы похихикали.
Печек, конечно же, в сувенирных магазинчиках не оказалось. Бог поводил нас по аляповатым залам, и, потеряв интерес, выпроводил восвояси. Но не забыл о нас.
( Collapse )

Москва. 5.35 утра. В пустом, освещённом неоновыми фонарями сквере кто-то раскачивается на качелях. Мощно, судорожно, взахлёб.
С моего семнадцатого этажа не разглядеть — мужчина или женщина.
Пусть мужчина.
Я его понимаю — сама разучилась спать. Легла в час, проснулась в два, проворочалась, уснула, потом проснулась в четыре.
И всё.

Заварила кофе, подсушила хлеб в тостере, нарезала сыр. Привычный мой завтрак, от которого я не готова отказываться. Если вдруг случится сбой в матрице и за хлеб-сыр-кофе будет полагаться смертная казнь, меня каждый день будут отправлять на эшафот. Бесконечный такой день сурка: утром завтрак, днём казнь, вечером — покупка у контрабандистов запрещённых продуктов. И снова утро, и я — с мятым лицом Билла Мюррея с маниакальным упорством завариваю кофе, подсушиваю хлеб, нарезаю сыр.
Такой вот круговорот ослиного упрямства в природе.

Кстати, до чего же мощным артистом стал Билл Мюррей! Какой он прекрасный в «Сломанных цветах» Джармуша. Или у Холоденко в «Что знает Оливия». Или в «Трудностях перевода» Софии Копполы.
Счастливы люди, которым идёт возраст. Счастливы люди, которым зрелость дарит новый шанс.

Съела бутерброд, допила кофе. Выглянула в окно. В сквере уже появились дворники. Шебаршили лопатами, соскабливали лёд с дорожек. Опасливо озирались на мужчину. Тот раскачивался так, будто поставил перед собой цель развалить качели.
Может он тоже проиграл войну?

Я разучилась спать в сентябре, когда началась война. Потом война закончилась, а моя бессонница — нет.
Убиваю ночное время как могу. Пишу, перечитываю то, что любила раньше.
Не смогла, к моему расстройству, осилить «Триумфальную арку».
Каждой книге своё время.
Зато на всю жизнь запомнила ошеломительно прекрасное из «Трёх товарищей»: «Небо было жёлтым, как латунь».
Небо. Было. Жёлтым. Как. Латунь.

В сквере ничего не изменилось: дворники, снег, мужчина. Может это Олег Даль раскачивается на качелях, подумала я. Проводит свой последний отпуск в январе. Решила заварить вторую чашку кофе, но вместо этого натянула на пижаму куртку и влезла в ботинки. Пойду посмотрю, может помощь нужна человеку.

Олег Даль оказался круглощёкой девушкой. Сильно заплаканной: узкие щёлочки глаз, вспухшие нос и губы. Всё ясно: поругалась с парнем, ушла в чём была в морозную ночь, раскачивается назло своим придаткам на холодном ветру.
Что бы такое ей сказать, чтобы слезла и пошла домой?
— А у меня бессонница, — сообщила я. И посмотрела со значением.
— Знаю, — отрезала девушка и шмыгнула носом.
Дворники ошалело смотрели на нас.
— Что-то случилось? — наконец решилась я.
Девушка притормозила, слезла с качелей. Вытащила из кармана маску, утёрла лицо.
— А и х.й с ним. Пойду домой.
И пошла.

Я подумала немного и уселась на качели.
Дворники крякнули.
— Я недолго, — обещала я.
— Да хоть всю жизнь! — в один голос разрешили они.
— Минут пять и всё, больше не продержусь. У меня слабая вестибулярка.
Первый дворник принялся расчищать дорожки.
Второй какое-то время наблюдал за мной, потом, пожелав хорошего дня, тоже вернулся к работе.
Москва, 3 января, 6.30 утра. В куполе чернёного неба отражаются неоновые огни.
Раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять.
Не пойду никого искать.

Военные хроники.

Поговорила с дядей Лёвой, папиным братом.
— Как вы там?
— Шикарно!
— Не переживаете?
С неподдельным изумлением:
— А есть повод для переживаний???
(Для непосвящённых, сводка на 16 июля: 6 часов боя, четыре обстреливаемые приграничные деревни, попытка прорыва элитного спецназа противника. Напоролись на ожесточённое сопротивление, отступили, оставив на поле боя два десятка убитыми)
( Collapse )

На фотографии папа с дядей изучают генеалогическое древо нашего рода. Потом пойдут играть в нарды. Ну а дальше будет всё как мы любим: дым столбом, клочья веером, небо в алмазах.
Обычная приграничная жизнь.

Небольшой отчёт о проделанной работе.
На 16 апреля нашим Фондом "Созидание" оказана помощь медицинским учреждениям на сумму 11 985 121,66 руб.

( Collapse )

Из подслушанного.
На выставке Мунка. Одна прехорошенькая девушка другой, рассматривая «Крик»:
— Ван Гог вообще больной. Этот поздоровее будет.
Вторая, с надеждой:
— Не нравится — давай уйдём.
Первая, твёрдо:
— Нет, дадим ему шанс!
Ходят по залу, явно скучают, обсуждают своё, необременительно-девчачье.
— Передумала идти на юбилей отчима.
— Вдруг обидится?
— Да у него каждые пять лет юбилей! Надоел!
Замирают перед «Убийцей». Минута ошеломлённой тишины.
Наконец первая со вздохом выносит вердикт:
— Нет, этот тоже на всю голову больной.

( Collapse )

Какое это счастье — дожить до того дня, когда можно обсуждать со своим ребёнком всё, совсем всё — не кривя душой и не боясь признаваться в своих ошибках.
Одно время я ему говорила — сыночек, я всегда пойму и поддержу тебя. Теперь он мне это говорит.
Перекличка лета:
— Я у тебя есть.
— И я у тебя есть.

( Collapse )

Дорогие друзья, 5 марта в 19:00 буду в книжном магазине "Москва" на Тверской.
Приходите, если есть желание пообщаться.
Поговорим о разном, подпишем друг другу книжки, сфотографируемся.
Наколдуем раннюю и тёплую весну, вдруг получится.
А не получится - и ладно, зима всё равно уйдёт.
Солнце близко. Солнце рядом.