Дневник Наринэ

Гагик, несомненно, был ужасным подростком. Его терпеть не могла вся школа — он умел третировать с таким упоением, получая неимоверное наслаждение от процесса, что вгонял в уныние всякого: сопротивляться его агрессии не представлялось возможным не только из-за его феноменальной физической силы — мало кому из старшеклассников удавалось с ним справиться, но еще и из-за сокрушительной, выжигающей ненависти, которая жила у него внутри.

Я знала его с детства — наши дома находились по соседству. В свое время моя прабабушка поссорилась насмерть с бабушкой Гагика, потом они помирились, но добрые отношения остались в прошлом. Напряжение витало между домами тучным облаком, разражаясь там и тут ядовитыми дождями. Меня те дожди обошли стороной — о стародавней ссоре я узнала лишь в студенческие годы. Гагик, быть может, узнал о ней раньше, и мстил как умел: то комьями грязи закидает, то палкой огреет, то собаку Найду на меня натравит. Найда была очень нервной, нелюбимой в нелюбящем доме, и срывала свою злость на всех, до кого могла дотянуться. От нее у меня остался иррациональный, доводящий до паралича страх перед собаками, который я сумела побороть спустя годы.
( Collapse )

Дорогие друзья в Праге, буду у вас 25 и 26 мая, на книжной ярмарке Book World Prague 2024.

Программа встреч:
25 мая, 17.00
С Катериной Симовой и Радкой Рубилиной поговорим о карабахской войне и людях, переживших её.
Hall of Václav Havel
Разговор на чешском и русском.

26 мая, 11.00
Встреча с армянской диаспорой.
Hall of Jaroslav Seifert
Разговор на армянском, с переводом на чешский.

26 мая, 14.00
Разговор с Карин Ледницкой о том, как современная многоязычная литература формирует образ политического прошлого.
Разговор на чешском и русском.

Приходите, буду очень рада увидеться и обняться с вами.
Ссылка на сайт книжного фестиваля: https://www.svetknihy.cz/

На днях дочитала "Унеси ты моё горе" Катерины Гордеевой. Чтение очень непростое, ведь в книге говорится о той боли, которую мы несём в себе, боясь расплескать. Катерина сумела рассказать о ней очень бережно, ясными словами и тихим голосом. Такое ощущение, будто тебя взяли за руку и повели туда, где много таких, как ты — страждущих, растерянных и опустошенных. Но не утративших надежду и не разучившихся любить.

Голоса очевидцев войн — самый важный документ нашей эпохи. Забудется всё — обиды, ненависть, горечь, злость и даже предательство. Останутся лишь эти голоса. И имена людей, которые их для нас сохранили.
Я догадывалась, как сложно даётся Катерине её работа, но не представляла насколько. Не знаю, где она берет силы, чтобы снимать свои интервью, писать статьи и книги. Но очень хочется, чтобы настало доброе время, чтобы Катерина выдохнула и пожила не для нас, а для себя: купила домик, завела сад, ходила по берегу моря и думала о всяких пустяках. Очень этого хочется.

Но время пока другое, потому Катерина продолжает ездить по миру и разговаривать с людьми. И зажигать в их сердцах лучинки.
В ссылке — интервью, которое мы снимали два месяца назад в Армении.
Оно о войне, об Арцахе, о любви. И о надежде, которая существует ровно столько, сколько существуем мы.


https://www.youtube.com/watch?v=kKlCD1ZTU_4

Однажды, сто лет назад, в московском автобусе у меня вытащили из сумки кошелёк. Я опаздывала на работу, и возвращаться домой уже не успевала.
Подошла к контролёрше на станции «Южная» и призналась, что не могу заплатить за проезд.
Она сразу же пропустила меня.
— С меня шоколадка, — обещала я.
Она махнула рукой — ещё чего! И не смей переживать по пустякам. Обещаешь?

Я доехала до работы, рассказала о произошедшем коллеге, попросила взаймы. Деньги вернула, а о своей спасительнице напрочь забыла, будто ластиком стёрли. Вспомнила совсем случайно, месяца через два-три. Купила в ларьке коробочку сахарного печенья — хорошего шоколада не нашла.
Я не знала, как её зовут, не запомнила её лица. Заглянув в контролёрше на станции «Южная», объяснила, что хочу оставить печенье женщине, которая однажды меня выручила.
— Это к Таньке, — вздохнула она. — Только ты опоздала. Её машина сбила, насмерть. Девять дней на той неделе справили.
— Может меня вовсе и не Таня выручила, — расстроилась я.
Женщина расплакалась — она. Другой такой у нас не было.
Я попросила описать Таню — мне важно было её запомнить.
Она утёрла слёзы и ласково повела руками в воздухе:
— Она была… она была будто яблочный пирог.

Помните у Бродского: «Не потребность в звезде пусть еще, но уж воля благая в человеках видна издали, и костры пастухи разожгли».
Эта двадцатилетней давности история — о них. О людях, разжигающих костры. О людях, протягивающих руку помощи без раздумий и без корысти. О тех, кто не только в Рождество немного волхвы. Кто словно яблочные пироги. Кто помогает нам оставаться людьми.
Спасибо им.

С Рождеством, друзья — апостольским и православным.
Пусть «не видно тропы в Вифлеем из-за снежной крупы», но мы с вами точно знаем, что она есть.
О том и живём. О том и будем жить.

Галина Юзефович — критик созидающий, работающий не на скандал, а на читателя. И интервьюер она замечательный, искренний и открытый. Мне с ней было хорошо и комфортно. И даже тогда, когда не очень просто давался разговор (тема войны словно стеклянный осколок, застрявший в горле), Галина практические незаметно и очень тактично взяла меня за руку и вывела к другому берегу, где всё было про жизнь и про надежду. Спасибо ей за это огромное.

https://www.youtube.com/watch?v=UoxtACSXBj4&t=40s

Была у Мамиконяна. Подготовилась основательно: тщательно почистила зубы, а заодно выдернула нить из десны, чтобы доктору было меньше возни. Роб заглядывал мне в рот словно в дуло заряженного пистолета. Выпрямился, обвел присутствующих ошарашенным взглядом:
— Две недели она делала всё, чтобы имплантаты не прижились! Но они прижились!
Получилось как у Довлатова: «Обратите внимание! Живот выпирает, шея неразвитая, плавает, как утюг, а человека спас!»
Ушла от него взволнованная, в бахилах. Спасибо добрым людям, остановили, уговорили снять.
( Collapse )

У ереванского мая характер девицы, на которой отказались жениться. Потому ереванский май ежедневно выдаёт всю палитру капризов, на которую способна оскорблённая женская душа: ласковое солнце, следом душные облака, затем ветер, зной, дождь, ураган с устрашающей воронкой торнадо над домами, к вечеру непременная гроза, а потом такая тишина, словно божьи руки ещё не дошли до сотворения звука.

Город по-сарьяновски яркий, многоцветный: повсюду, на каждом углу, развалы фруктов — по ним скучали, их ждали. От запаха клубники кружится голова, подоспела черешня, шелковица — чёрная и белая, высыпали первые веснушчатые абрикосы и шершавые яблоки. Настала эра зелёной алычи, от одного взгляда на которую сводит скулы. Она хороша с мясом и с рыбой, в запечённом виде, припущенной и отварной, в хашламе и в борще, в соусе и в освежающем питье. Ешь, люби, живи. Отрезай от мая по ломтику, заворачивай в пёстрый лоскут лаваша, добавь брынзы, зелени, бастурмы. Ешь-живи-люби.
( Collapse )

Они ведь знали — и Спартак, и Фригия, что он не вернётся с боя. Она умоляла его остаться, но смирилась с его решением. Она обнимала его и целовала, и плакала у него на груди, а к утру проводила, и он ушёл — чтобы не возвращаться. Она его не окликнула, он не обернулся.
Адажио Спартака и Фригии — история любви жертвенной, бескорыстной, самоотверженной, и потому вечной.
Оно звучит сегодняшней Арменией. Тем безумным временем, в котором оказалась моя страна, израненная и обессиленная, раздираемая противостоянием политических кланов — разных, но одинаково отвратительных и бесчеловечных.
Оно вплетается пьетой в скорбное многоголосие матерей и жён, проводивших на войну своих сыновей и мужей, и не дождавшихся их.
Оно разливается болью целого народа, обманутого и преданного, в едином порыве попытавшегося спасти катящуюся в пропасть страну — и проигравшего.
Арам Ильич Хачатурян знал всё наперёд, потому оставил нам адажио Спартака и Фригии. Чтобы в минуты отчаяния мы вспомнили о любви. Чтоб не сомневались: за горьким разочарованием и болью обязательно наступит надежда. Чтоб не забывали: каждая погибшая жизнь возродится новыми двумя — если не опускать рук. Чтоб верили только себе и в себя. И чтоб не боялись — ведь отринуть страх не так уж и сложно, главное не отводить глаза.
Безумству храбрых, бескорыстных, преданных и честных — поёт адажио Спартака и Фригии.

https://www.youtube.com/watch?v=6fHSZKzDam0

Тавушская зима рисует грифельным карандашом наброски: промозглый туман, инейные завитки на шушабандах, хмурый перевал, молчание птиц. Дым дровяных печей тянется тонкими струями ввысь, прокладывая дорогу к небесам. Ущелье Сов засыпало снегом по самые совиные ушки — не пройти не проехать. Тихо. Тихо.

Дед Григор обмотался кусачим шарфом, точь-в-точь как в детстве, когда мама кутала его перед выходом во двор. Ступает медленно, опираясь на палку, вертит шеей, будто кого-то высматривает.
Разухабисто кричит петух.
«Захрмар», — беззлобно огрызается дед Григор.
Лает собака. Естественно, и ей прилетает. Захрмара никогда много не бывает.
Протяжно скрипнув, распахивается калитка.
— Дед Григор, вы зачем на такой мороз вышли?
— Болел, выздоровел. Вышел посмотреть что да как.
— Выпили бы хоть самогонки, сил бы прибавило.
— Да вот выпил, потому и смог выйти.

У Завоянц Меланьи праздник — из города приехали её дочери. Меланья на радостях накрыла стол, запекла индейку — с айвой, с черносливом, с сушёным кизилом. Перед тем, как подрумянить, полила свежевыжатым гранатовым соком. Из напитков выставила тутовку и вишнёвую наливку, которую берегла как зеницу ока — урожая вишни в этом году не случилось, потому наливки кот наплакал. Дочери, перебивая друг друга, рассказывали новости. И вдруг младшая заговорила о своей пенсии. Разомлевшая от обильной еды и общения Меланья встрепенулась, обвела дочерей изумлённым взглядом:
— Вы что, уже пенсионерки?
В августе Меланье исполнилось 82.

Старшая сестра Меланьи, Варсик, преставилась весной, в возрасте 87 лет. Умирала, велела детям: «Проследите, чтобы ваш отец меня на прощание не поцеловал. Не хватало только перед соседями опозориться».
Дети обещали.
Варсик прожила с мужем долгую и неровную жизнь. Счастья было много, но и горя — тоже. Он любил подшутить над ней: она уснёт с открытым ртом, он туда сигарету положит. Она проснётся, устроит ему скандал, а он только посмеивается.
Что мы знаем о любви? О старике, вопреки традициям гор навзрыд оплакивающем свою жену и целующем её на глазах у посторонних? О детях, давшим слово матери и не сдержавшим его?
Что мы знаем о любви?!

Тавушская зима присыпала снегом рыжую мушмулу. Обмёрзнет-оттает, и можно будет её есть, сплёвывая на ладонь крохотные косточки. Более бестолковой ягоды мир не видывал: кислая, рыхлая, почти безвкусная, и вот надо же — люблю, ем.
На заднем дворе самозабвенно поёт клёст: «Пик-кола, пик-кола!» Напевшись, умолкает.
И всё снова погружается в дрёму.
Тихо-тихо. Будто бог решил заново сотворить мир и наполнил его покоем.

Вы когда-нибудь задумывались над тем, что берут с собой люди, вынужденные покидать свои дома? 
Тётя моей подруги Тины Баркалая, уезжая из Сухуми, взяла с собой два десятка яиц. В блокадном городе было сложно достать еду, потому единственной мыслью бедной женщины было забрать куриные яйца. Паспорт, кстати, она не взяла.

Мама другой моей подруги, уходя из Шуши, сняла со стены портрет деда. Он умер до её рождения, она его не застала. Но портрет забрала.

Совсем недавно мы развозили продукты нашим беженцам. Из одного дома к нам вышла заспанная девушка с тяжёлым узлом наспех заколотых волос, в простом платье и в атласных нарядных туфельках, диссонирующих со всем её обликом. «В этих туфлях я должна была выйти замуж», — призналась она. И расплакалась.
Получилось, как в том известном рассказе: «For sale, baby shoes, never worn».
Чем меньше слов, тем больше боли.

Год прошедший стал годом волхвов, приносящих дары. Сначала эти дары предназначались врачам. Когда наш Фонд "Созидание" объявил сбор денег, первый перевод прилетел в Москву из охваченной ужасом и болью Ломбардии, и мы плакали, потому что понимали, что нет ничего важнее милосердия и любви.

Потом случилась война на моей родине и миллион волхвов пришли к нам, и положили миллион даров к нашим ногам, и мы плакали, ощущая целительное прикосновение их ладоней к нашим поникшим плечам. Спасибо вам.

С Рождеством, друзья, апостольским и православным.
Небеса говорят с нами языком бескорыстных дел, языком наших мудрых предков: «Делай добро, бросай в воду — добром к тебе вернётся». Протяните руку помощи, и её обязательно коснётся луч Вифлеемской звезды. И тогда, «взгляд подняв свой к небесам, ты вдруг почувствуешь, что сам — чистосердечный дар».