Дневник Наринэ

С чего начинается ваше утро?
Моё — с зарядки. Раньше, в счастливые докарантинные времена, спортивная жизнь ограничивалась для меня очередной закладкой с занятием йоги. Таких закладок за последний год накопилось штук сто. Сохранила — и вроде как позанималась.
А потом наступил карантин, заперев нас с сыном в одной квартире.
И теперь мои утра начинаются с зарядки, потому что человек, которого я 24 года назад неосмотрительно родила, решил со всей серьёзностью за меня взяться.
Естественно, не обходится без ироничных комментариев.
— Направо, мама! Направо! Ладно, давай считать, что это направо. А теперь на правое право!
— В смысле присела! Люди так обычно стоят.
— Спину держи. Забыла где спина? Обратная сторона груди! И не делай вид, что ты не помнишь, где у тебя грудь!
— Начали мы, конечно, с малого, зато потом я буду играть для тебя роль штанги.
Нытье нытьём, но за две недели научилась отжиматься. Целых полтора раза. И тридцать секунд стоять в планке. С такими темпами к концу карантина получу мастера спорта.
( Collapse )
.

Дорогие друзья, Ria.ru запустили новый проект. Авторы, сидящие, как и вы, на карантине, будут рассказывать — обязательно с юмором, о своих буднях. Читайте и не унывайте. Победа будет за нами)

https://ria.ru/20200414/1569929982.html

Из подслушанного.
На выставке Мунка. Одна прехорошенькая девушка другой, рассматривая «Крик»:
— Ван Гог вообще больной. Этот поздоровее будет.
Вторая, с надеждой:
— Не нравится — давай уйдём.
Первая, твёрдо:
— Нет, дадим ему шанс!
Ходят по залу, явно скучают, обсуждают своё, необременительно-девчачье.
— Передумала идти на юбилей отчима.
— Вдруг обидится?
— Да у него каждые пять лет юбилей! Надоел!
Замирают перед «Убийцей». Минута ошеломлённой тишины.
Наконец первая со вздохом выносит вердикт:
— Нет, этот тоже на всю голову больной.

( Collapse )

Квартирная хозяйка тётя Поля рассказывала о своём муже: «Пил, как проклятый. Нажрётся, упадёт на пороге, я его волоком до кровати тащу. Клеёнку постелю, а толку ноль — всё равно обоссыт матрас и дрыхнет до утра. Ненавидела его лютой ненавистью. Но терпела. Когда заболел — ухаживала за ним до последнего. Перед смертью попросил положить в гроб бутылку водки. Я обещала. Однажды приснился: красивый, молодой, ясноглазый. Поля, говорит, ты не думай, всё у меня хорошо. Вот только бутылка на грудь давит, дышать не даёт».

Я тётю Полю часто вспоминаю. Она помогала мне пережить приступы паники, которые я заработала в войну. Накрыли они меня уже в Москве, спустя год после отъезда из Армении. Однажды я уронила на пол тяжёлый мельхиоровый поднос — звук от удара получился не очень громким, но отдалённо напоминающим звук взрыва. И в ту же секунду мне отключили воздух. Помню, как рухнула на пол, как больно ударилась локтем. Как лежала на спине — беспомощная, умирающая, как в окно влетела стая призрачных птиц, они подхватили лапками нити, что тянулись из моего сердца, и взмыли ввысь.
Умирать не страшно, не больно и не унизительно. Унизительно и страшно понимать, что это навсегда.

В тот день меня спасла тётя Поля. Ну как спасла — я очнулась оттого, что она гладила меня по лицу и шептала молитву: и молим Тя и стеняще вопием Ти: спаси нас, спаси, помози нам, помози.
Она помогла мне подняться, напоила сладким чаем, уложила в постель. Сидела рядом, пока я усну. А я ворочалась с боку на бок, вздыхала. Неожиданно для себя стала рассказывать о войне. Она слушала молча, вопросов не задавала.
А я всё рассказывала, не могла остановиться. Я почти год жила в далёком мирном городе. Где горячая еда и свет, где можно было мыться, не беспокоясь, что сейчас начнётся обстрел и воды не станет — совсем. Почти целый год я возводила по кирпичику себе новую жизнь. И в одночасье всё рухнуло. Война, оказывается, никуда не делась, она следовала за мной по пятам. Я ведь не боялась её, я честно старалась её не замечать. Когда в нашу пятиэтажку угодила бомба, я готовила зелёную фасоль. Высунулась в окно, убедилась, что разрушения небольшие — и вернулась к стряпне. Снаряды кругом падают, а я чеснок с солью взбиваю, потому что зелёную фасоль нужно есть, щедро поливая схтор-мацуном. Уезжала я от войны не потому, что испугалась, а потому, что устала. Но она настигла меня в Москве. И настигнет всюду, куда я уеду. Потому что она теперь — часть меня. Война — это я.

Тётя Поля выслушала меня, вздохнула. И рассказала о своём муже. Как он её мучил. Как безбожно пил. Как попросил положить в гроб бутылку водки. Как потом снился. И как она жалеет всю жизнь, что исполнила его последнее желание. «Дочка, у каждого своё испытание. У меня оно одно, у тебя — другое. Самое главное — не держать страх в себе. Ведь словами можно его заговаривать. Так что рассказывай о нём как можно чаще. И вообще, запомни для себя: не молчание золото, а слово. Потому что оно лечит».

Тёти Поли давно нет, а я всё заговариваю страх. Сначала заговаривала своему отражению в зеркале, потом — близким, когда они нашли в себе силы вспоминать о войне. Потом я принялась рассказывать о страхе в книгах. А потом придумала совсем невыносимую муку — решила написать рассказы о войне. О людях-калеках, таких, как я. Знали бы вы, до чего нас много.
Писать о войне тяжело и беспросветно, и когда становится совсем невмоготу — я звоню подругам.
— Давно мы, девочки, не встречались, — заявляю я.
— Давно, — соглашаются девочки. — Три дня назад — это ведь давно?
— Практически целая жизнь, — нагнетаю я.
— Пора куда-нибудь сходить, — сдаётся Маринка.
— Говно вопрос, — поддакивает Вика.
И девочки откладывают свои дела. И водят меня по Москве. Выискивают чудом уцелевшие старые дома — с заброшенными дворами, с хлопающими ставнями, с деревянными скрипучими порогами. Терпеливо ждут, пока я греюсь. Они знают — я умею греться только там, где застыло время.
Я намеренно тяну это старое, пахнущее портфелем за рупь двадцать пять время, мне хочется остаться там навсегда.
— Ужасный, да? — спрашиваю, тыча пальцем в аляповатый, чёрный от копоти гипсовый фонтан.
— Бесполезный и нелепый, как ты, — соглашается Вика.
И я не могу удержать смех.
Тётя Поля была права, слово действительно лечит. Порой совсем не важно, что оно означает. Главное, что обращено оно именно к тебе.

Выползла в магазин. Сквозь многочисленные одёжки отморозила себе всё, что могла. Даже копчик. Зато купила ингредиенты для шоколадного фондана. По дороге потеряла половину — пачку сливочного масла, плитку горького шоколада, ваниль. Пакет порвался, ну и. Кто-то шёл следом, собирал, радовался. На здоровье, пусть. Фондан всё равно сделала. Собиралась две порции, сделала одну. Видно провидение намекает, что пора прекращать переедать. Прикинусь глухой до 4-го числа, а там, так и быть, прекращу.

На той неделе открыла в себе костоправа. Шла по улице, поскользнулась, впечаталась всем телом в идущего впереди мужчину. Он смешно повёл круглым пузом, прислушался к себе и забасил — не извиняйтесь, вы мне, кажется, радикулит вылечили. Так что теперь я мануальный терапевт.

Вчера с инспекцией приезжал Микушка. Он у нас настоящий Илья Муромец — долго не садился, только пузыри пускал и со спины на живот переворачивался. А в восемь месяцев как с цепи сорвался. Теперь он делает всё: садится, стоит, ползает смешно, червячком, высоко задирая попу и помогая себе правым локтем. Ну и зубами обзавёлся на радость деду-стоматологу, сразу двумя.
Ползал вчера по кухне, проверял содержимое шкафчиков, переживал, что не дают ничего разбросать. В отместку выдрал Эмилю половину волос на голове. Не ребёнок, а эпилятор. В общем, вы меня поняли. Если у кого радикулит и повышенная шерстистость — обращайтесь. Выручим.

Сын подарил футболку. На груди надпись: «Старшая дочь Пашоянц Юрика». У каждого бердского рода своё прозвище. Мы — Пашоянц, потому что нашего прапрадеда Василия за «шёлковый» характер прозвали пашахусти (неуёмный). Сокращённо — Пашо.
Имя моё значения для бердцев не имеет, и, наверное, никогда иметь не будет. Обо мне у нас говорят так:
— Которая из дочерей Пашоянц Юрика книгу написала?
— Старшая.
— А!
Такая вот идентификация бердца.

Ну и, конечно, до слёз растрогало внимание сына. Ведь мог каким-нибудь банальным подарком отделаться. Но нет, придумал такое, чтобы угодить и мне, и деду.
Собирался с отцом на мужскую тусовку с ночёвкой на даче, взял «Науку логики» Гегеля. Чтоб читать, когда мужики будут водку пить. Не знаю, чем мы таких чудесных детей заслужили. Вполне возможно, что собственной несостоятельностью и беззубостью. Чтобы они исправили то, что мы наворотили.

День сегодня уж больно хороший — я одна, пью белое сухое, ем жареный фундук, у меня новогоднее настроение, а за окном — трескучий мороз. Запретила себе работать до 4-го числа. Слушаю музыку и бью баклуши. Хо-ро-шо!

Быть мамой взрослого сына бесконечное счастье. Ему 20, тебе 44, разница в возрасте, когда-то кажущаяся длиною в жизнь, милосердно сокращается, и в один прекрасный день ты обнаруживаешь рядом замечательного молодого человека, с которым вы думаете почти в унисон. Он не даёт тебе таскать тяжести, шутит искромётно и всегда впопад, смотрит откуда-то из-под потолка (при твоём-то немалом росте) и называет Крошкой Енотом — исключительно чтобы услышать твоё ворчание.

Он серьёзно влюблён, и его девочка нравится тебе так, что ты готова назвать её родной. Они счастливы и невозможно трогательны, и такие дураки, боже мой, такие влюблённые дураки! Каждый взгляд, каждый жест, каждый вздох — квинтэссенция счастья. Пятый элемент. Формула вечности.
Когда он был младше, от мысли, что однажды он полюбит другую, у тебя рвалось сердце. Теперь, когда это случилось, ты не просто радуешься его счастью, а гордишься тем, что он любит и любим.

Он большой и всё-таки маленький, твой мальчик. Ты знаешь его как никто другой, потому умеешь быть мамой, когда он в этом нуждается, и вовремя отходишь в сторону, когда он сам по себе. Теперь он почти всегда сам по себе, и это правильно, так и должно быть, первые два десятка лет мы ловим взгляд нашего ребёнка, потом — смотрим в его удаляющуюся спину.

Иногда, крайне редко, когда никто не видит, он включает детство. Сядет рядом, положит голову тебе на плечо. Несёт прекрасные несусветности, которых тебе так не хватало! Ты наспех записываешь их на бумажных клочках, чтобы перечитывать потом много раз.
Счастье говорит с нами устами наших детей, вот что я вам скажу.

Из прекрасных несусветностей Эмиля

Мика (племянник) капризничает. Веду с ним переговоры:
— Поесть дали, попить дали, подгузники поменяли. Вот чего тебе не хватает?
Эмиль:
— Он хочет управлять миром.
*
Мика отказывается есть. Плюётся бутылкой.
Эмиль, с умилением:
— Маленький троцкист!
*
Попросила подержать Микушку, пока разогреваю бутылочку.
— Мам, он выдрал почти все волосы с моей груди, можно я его хотя бы спиной к себе возьму?
*
Реклама БМВ.
— Мы верим — чтобы предсказать будущее, нужно его…
— Уничтожить!
*
— Маринка с Викой подарили мне духи.
— Какие?
— Гуччи.
— Дуче? (Заинтригованно)
— Гуччи!
— Приземлённые люди!
*
— Я несчастная мать, которую третирует собственный сын.
— Мамо, не нагнетайте. Я же не денег у вас попросил!
*
— Текст не получается?
— Да. Как догадался?
— По выражению твоего лица.
— А какое оно у меня?
— Как будто тебя дементор поцеловал.
*
— Я твоя мать! Я тебе больно не сделаю.
— Ты постоянно мне делаешь больно. То Маркса критикуешь, то Хрущёва.
*
Перечисляет, кого на день рождения позовёт:
— Митя, Ира — это уже 4 человека.
— Почему 4? Они ведь пара!
— Уже нет, расстались. У Мити теперь другая девушка. И у Иры девушка.
— В каком смысле?
— В самом сокрушительном. Теперь Ира нам брат.

Ну что, мигреники, живы? Хехе. Ничего, повоюем ещё.
Побила мировой рекорд по невезению — между двумя приступами мигрени отравилась копчёной рыбой. То ещё счастье, скажу я вам. С какой радости на неё потянуло, не поняла. Обычно во время приступа не то что есть, думать о еде не могу. А тут захотелось рыбы. Ну и. Зареклась на веки вечные.
Так что если когда-нибудь увидите меня покупающей копчёную рыбу, стреляйте на поражение. Второго такого отравления я не переживу.

Нормальные люди во время приступа мигрени укладываются в постель, задёргивают шторы, убивают любой источник звука и культурно умирают.
Нормальные люди — это не про меня. В болезни я невменяема и деятельна, как бобр, дорвавашийся до водоёма. Пока не построю плотину — не успокоюсь.

Однажды, сильно заполночь, я нагладила гору белья, протёрла полы, сварила суп, испекла пирог и только потом, удивившись неиссякаемости собственной энергии, догадалась измерить температуру. 39,8. Вполне в моём духе.

Муж утверждает, что в недомогании во мне просыпаются упрямые карабахские гены. И изводят болезнь активностью.
Не знаю, кто там кого изводит, но факт остаётся фактом — лет пять назад, свалившись в обморок, я, не приходя в сознание, встала и пошла. Муж после того случая неделю мне выкал и отлынивал от выполнения супружеского долга, жалуясь на головную боль. Потом ничего, отошёл.

В другой раз, заработав сотрясение мозга и получив от врача строгий наказ не высовываться в окно, чтобы не дай бог не сверзиться вниз, я вымыла окна в квартире. На 17 этаже. В грозу. Не спрашивайте зачем, ответа на этот вопрос у меня нет.

О волшебном свойстве своего организма отключаться в самые ответственные минуты я вам уже рассказывала. Когда мне поставили нехороший диагноз, я вернулась домой и проспала три дня безмятежным детским сном. Думаю, проспала бы все три года, пока мне этот диагноз не спохватились и не сняли, но бобриная сущность не давала покоя. О каком сне может быть речь, когда гектар леса не догрызен, плотина не построена, окна на 17 этаже не вымыты и муж до смерти не напуган?

Вот и сейчас. Казалось бы мигрень. Тяжёлая, с тошнотой и прочими прелестями (не буду перечислять, чтобы не пугать вас). Казалось бы — лежи и помирай. Так нет. Отравилась рыбой, постирала и перегладила бельё, натёрла до блеска полы и закатала десять банок аджики. Закатала бы больше, но продукты кончились.

В перерывах активной трудовой деятельности прочитала книгу Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Мне ведь похвалили её, я же не могу до выздоровления дотерпеть. В общем, прочитала. Чуть не сдохла от нежности, восторга и благодарности. Фантастическая книга, не пожалейте времени, прочитайте.

А ещё между приступами мигрени собирала материал для рукописи, изучая книгу о нашем Тавушском районе. В разделе фразеологизмов сделала удивительное открытие: добрых пожеланий у нас на полстраницы, проклятий — на целых три. Такой вот народ. А вы говорите мигрень.

- Молодёжь теперь умная, слово ей поперёк не скажешь!
Старенькая Ясаман стряхивает с подола фартука невидимые крошки, одёргивает рукав тёмного платья. Затягивает тяжёлым узлом на затылке косынку, концы перекидывает на грудь. Садится на край скрипучей тахты, складывает руки на коленях, скорбно качает головой.
- Я Мишику так и сказала – раз хочешь, женись. Я же не могу ему запретить. А она мало того, что не армянка, так ещё в городе родилась, наших порядков не знает, приготовить-подать не умеет. Стирку развесила шиворот-навыворот – пришлось бегом перевешивать, чтобы перед соседями не позориться.

Ясаман тяжело поднимается, достаёт из ящичка комода мятый бумажный кулёк, отсыпает несколько крупинок ладана в специальную чашу, чиркает спичкой. Комнату затягивает сладковатым дымом церковной смолы.
- Крестится по-другому. Мы же слева направо крестимся, от сердца. А они – справа налево. К сердцу. Ладно, пусть крестится, как привыкла. Но юбку-то можно человеческую надеть? Юбка такой длины, что когда нагибается – глаза отводишь, чтобы не увидеть, какого цвета на ней трусы. У неё что, придатки в подмышках находятся? Простудить не боится?

Просыпаются настенные часы. Ясаман умолкает, пережидает их старческое дребезжание. Часы, надрывно кашляя, пробивают семь. Затихают.
- С утра поднимается – и давай по нашему кварталу бегать. Говорит – это кросс. Ай балам, какой кросс, коровы перестали от такого кросса доиться. Бегает, грудями трясёт. Груди у неё такие – дай бог здоровья каждому. Сама худая, как щепка, а груди четвёртого размера. Даже коровы переживают.

Ясаман жуёт губами, вздыхает.
- А главное – ни грамма уважения. Я, например, её маму называю на "вы". Говорю – здравствуйте вам, Татиана Валдиславовна, как ваше дела, Татиана Валдиславовна, как здаров, Татиана Валдиславовна. А моя невестка меня никак не называет. Или же по имени называет. Я хочу стол накрыть – она мне говорит "Ясаман" и начинает накрывать стол. Я хочу полы помыть, она мне говорит – "Ясаман", забирает швабру и сама моет пол. Ни разу не скажет – мама джан. Или хотя бы Ясаман Петросовна. Ясаман да Ясаман!

Чуть не лопнули от смеха, пока объясняли, что невестка говорит не "Ясаман", а "я сама".

Муж потянул спину. Эмиль наносит ему мазь на поясницу.
Сижу за компьютером, слушаю краем уха их диалог.
( Collapse )

Коровы. Фантастические существа. Люблю их всю жизнь. Они у нас совершенно особенные – матово-бежевые, крутобокие. Хранительницы.
Когда гостила в Берде, всё собиралась их сфотографировать. Не успела, руки не дошли.

Лишь однажды удалось выехать в горы, поснимать места, где раньше стояли наши дачные домики. Где проходили прекрасные лета нашего детства.

В горах ласковые июни. Просыпаешься с утра – а за окном, плотно прижавшись лицом, стоят туманы. Густые, непроглядные. Ближе к рассвету они уходят, оставляя влажный след на траве. Туманов след пахнет тёплым и родным. Пряным, терпким, тимьянно-розмариновым. Мятнымммм.

Июли окутывают плечи гор цветочным – маковым, васильковым, колокольчиковым. Золотом сон-травы, сиренью лалазар. Вздох – и в душе распускаются миллионы лепестков. Вздох – и ты влюблена в эти края навсегда.

А потом наступают августейшие августы. Они искрятся россыпями звёзд – огромных, низких... Подпрыгнешь – и дотянешься. Они пахнут сепарированной сметаной, домашним маслом – жёлтым, солоноватым, подёрнутым мелкими каплями пахты. А ещё они пахнут кркени – рассыпчатой несладкой гатой, которую замешивают на сливках и пекут в золе.
( Collapse )

Мать моего сына последнее время ходит с выражением крепкого замешательства на лице. Такое с матерями случается, когда у них внезапно вырастают сыновья. Прыщи-волосатые ноги-смешной козлетон и прочие шалости подросткового возраста просто какие-то цветочки по сравнению с тем, что ожидает этих матерей накануне семнадцатилетия единственного и горячо любимого отпрыска. Вырос, да. Совсем вырос.

Мать моего сына вот уже 17 лет живёт, как на минном поле. С того счастливого дня, когда акушерка впервые показала ей сына.
-Смотрите какой мальчик красивый, совсем на вас не похож,- изрекла эта прекрасная женщина, продемонстрировав вниз головой недовольного младенца.

Мать моего сына всегда отличалась непредсказуемостью реакций. Например -- от сильного стресса моментально засыпала, да так, что потом выстрелами из пушек её не могли разбудить. Любая хворь оборачивалась вызовом семейному бюджету. Притом чем выше температура, тем больше аппетит. Поэтому когда она заболевала, родные первым делом бежали забивать продуктами холодильник, и только потом звонили в скорую.( Collapse )