Вы не можете себе представить, какое нечеловеческое нужно сделать над собой усилие, чтобы хотя бы решиться вспоминать его.
И слава богу, что вы этого не знаете.
Случилось это лет восемь назад. Я сидела в кресле, читала. Муж возился на кухне, варил кофе. Неловко повернулся – и опрокинул поднос. Обычный поднос из нержавейки. Он с грохотом упал на пол, впрочем, звук был приглушённый, потому что в последний момент муж изловчился и подставил ногу.
Но и этого оказалось достаточно. Я не помню, как оказалась на полу. Было такое ощущение, словно на меня навалилась тёмная потусторонняя сила, опутала своими щупальцами, придавила грудь и горло. Я лежала ничком, лицом к окну, и умирала. Последнее, что увидела – стая взмывших в небо диковинных птиц. От моего сердца к лапкам этих чудных птиц тянулись тонкие золотистые нити. И когда птицы разом взмыли вверх, нити по одной стали обрываться.
-Пум, пум, пум,- обрывались они.
-Если оборвётся последняя - я умру,- поняла я.
И когда нитей осталось совсем чуть, я закрыла глаза. И увидела на внутренней стороне век нищего, который торговал всякой мелочью на углу улицы Ленина в Кировабаде. Он повернул ко мне своё тёмное лицо.
-Салам, Наринэ,- улыбнулся,- вот мы и свиделись.
Мы с мужем назвали это поствоенным синдромом. Мозг долгое время блокировал часть моих воспоминаний. Словно наложил табу. И потом разом открылись шлюзы, и огромная волна опрокинула меня оземь.
-Ай хала,- кричала с четвёртого этажа тётя Бэла моей бабуле,- Анастасия Иванна, если отправишь внучку за хлебом, пусть и мне батон белого возьмёт.
-Наринэ!- обернулась ко мне бабуля, и у меня в памяти наконец-то всплыло её ЖИВОЕ лицо, - слышала, что сказала тётя Бэла?
-Бабуль, можно, я в твоих босоножках пойду?
-Наградил тебя бог ногами, дочка,- вздохнула бабуля,- иди, только ступай осторожно, ты ещё маленькая, ходить на каблуках не умеешь.
Босоножки были кожаные, бежевые, с золотистыми пряжками, и очень лёгкие. Мне с непривычки было сложно ходить на каблучках, и чтобы не подвернуть ногу, я ступала очень осторожно, словно по канату шла. Семенила вдоль дома, мимо невысоких первых этажей, а оттуда раздавалась непонятная мне речь – греческая, еврейская, азербайджанская, лезгинская, грузинская, болгарская. Надо мной шумели высокие чинары, кругом летал тополиный пух, и я плыла, объятая жаром восточной сказки. Осторожно переходила дорогу, а там, напротив, сразу за указателем трамвайной остановки – булочная. Узкая железная дверь. Шаг - и я ныряла в густой аромат свежей выпечки с головой. Маленькие белые кирпичики хлеба к завтраку за двадцать копеек, булочки с корицей, булочки с изюмом, трубочки с заварным кремом, хлеб чёрный, хлеб белый, хлеб восточный, хлеб с отрубями, сухари, халва, пахлава, козинаки.
Продавщица смотрела на меня недобро. Я ёжилась под её колючим взглядом. Протягивала деньги.
-Ты чья будешь?- каждый раз спрашивала она.
-Агаджановых-Медниковых,- отвечала я.
И холод прокрадывался в душу и ворошил там своими колючими пальцами, словно в шкатулке с камушками, всё хотел дотянуться до чего-то и не мог. И сердцу становилось тяжко-тяжко, словно холод висел над обрывом и цеплялся окоченевшими пальцами за сердце, как за выступ. И не срывался в пропасть, так и висел, цепляясь за моё незащищённое сердце, вытягивая из него тонкие длинные нити.
-Пум! Пум! Пум!- обрывались нити.
И я шла к двери, прижимая к груди батон белого тёте Бэле, батон чёрного маме с бабулечкой и трубочки с заварным кремом нашим девочкам. Мне хотелось выскочить и убежать, но я не могла, на ногах были босоножки с каблучками, и я шла тихо-тихо, словно по канату - не сорваться бы.
Кто знает, может дети, в отличие от взрослых, умеют предчувствовать беду? Только не умеют её рассказать.
Моя бабуля жила в доме 17 по улице Ленина, квартира 35. Третий этаж, обитая коричневым дерматином дверь. Я до сих пор помню тёмный металлический почтовый ящик с надписью Агаджанова-Медникова А.И., с большой цифрой 35 по центру и круглыми дырочками внизу. Каждый раз, забегая в подъезд, я цепляла краем глаза ящичек, и если из-за дырочек выглядывала газета, бежала к бабуле за ключом.
-Бабуля,- врывалась я в квартиру,- там тебе корреспонденция пришла!
Бабулечка всплескивала руками и спешила к сумочке, чтобы достать мне ключи – может от моего Васи письмо пришло, приговаривала.
Она ежедневно подкармливала птиц. Замочит твёрдые хлебные корочки в тёплой воде, вынесет на балкон и складывает на специальный поднос. Обычный такой поднос, из нержавейки. А далее прячется за шторами, и, затаив дыхание, наблюдает с улыбкой, как воробьи скачут по балкону.
Стоит ко мне в профиль. Улыбается. И волосы вьются лёгкими колечками на висках.
Бабулечка, я когда-нибудь говорила, как сильно тебя люблю?
Я не знаю, что за люди теперь живут в её квартире. Я не знаю, шумят ли за окнами те чинары. И продают ли в булочной белые кирпичики булочек на завтрак.
Мне важно другое – чтобы эти люди замачивали хлеб и выносили его на балкон. А потом прятались, затаив дыхание, за шторами и наблюдали, как скачут по балкону воробьи.
Мне бы очень хотелось, чтобы это было так.
По крайней мере, я в это верю.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →