Лирическое звучание любого вечного города сбивает моё суматошное присутствие. Так и не научившись пользоваться картами (норовлю всегда уйти в противоположном направлении, доводя до сумасшествия навигатор), я фотографирую каждую улочку, куда сворачиваю — чтоб потом, словно по крошкам хлеба, который не успели подобрать вороны, вернуться в гостиницу. Ахаю, заглядываю в лица прохожих — вы ведь видите то же самое, что и я? Парижане не столь открыты, как американцы, но если улыбнуться — они распускаются для тебя весенними цветами. Кивают, улыбаются, могут погладить по руке. Я люблю людей, не стесняющихся прикосновений. В прикосновениях утешительного много больше, чем во взглядах. И в словах.
Гуляя по городу, захожу в каждую лавочку, чтобы погреться душой. В мясных хочется жить, в сырных — умереть. В первый же день, сходив буквально за двумястами граммами сыра (чтоб было) и набрав килограмм разного (всё равно я здесь три дня), обнаруживаю, что в гостиничном номере нет холодильника. Съесть за один присест столько сыра я не в состоянии, и к вечеру он начинает пахнуть, как и положено французскому сыру — тухлой спаржей и портянками. Требовательно и безжалостно. Вороватая выползка из номера сшибает с ног удушливой волной эпуаса. Судя по её ударной силе, сыром опрометчиво закупилась не только я. Это утешает.
На книжной ярмарке шум и толчея, и совсем неожиданно пахнет буйабесом и борщом — французское издательство презентует новую кулинарную книгу и угощает желающих. Очередь тянется до входа. На марокканском стенде кормят марципановыми сладостями и поят знаменитым мятным чаем. Российский стенд в напряжённом ожидании, все гадают — будет или не будет на ярмарке Макрон. Президент на ярмарку заглянул, но к нам не подошёл. Кто-то расстроился, кому-то было безразлично, я посмеялась — давно уже не воспринимаю политиков всерьёз. У них своя война, а у нормальных людей — своя антивойна. И пусть победит справедливый. Макрон подтянут, вежлив и по-французски красив, народ обступил его со всех сторон и не даёт пройти. "Emmanuel, je t'aime! Je t'aime, Emmanuel!" — надрывается девушка из самой гущи, люди со смехом оборачиваются, чтоб её разглядеть, но она не замечает ни удивлённых взглядов, ни смеха, она совершенно искренна в своей любви. Рассказываю об этом в Национальном институте восточных языков. Добавляю от себя очень по-бердски: "Если ваш президент хотя бы наполовину умён, как красив, то стране с ним очень повезло. И я бы голосовала за такого, если бы он выдвигался в Армении". Смеются все: французы, русские, армяне. Смехом единым мы живы.
Стараюсь не пропускать выступления дорогих сердцу писателей. Любуюсь ими, такими талантливыми и прекрасными. Радуюсь возможности поблагодарить каждого за счастливые часы чтения. Услышав тёплые слова Людмилы Улицкой о моей книге, рыдаю, спрятавшись за книжными полками. Людям кажется, что у меня горе, а я не могу объяснить, что совсем наоборот. Спасибо вам, мои дорогие, за поддержку, это вдохновляет и придаёт сил. И спасибо моему читателю. Издатель Маша Рено, понаблюдав за людьми, которые пришли послушать меня, признаётся, что они совершенно особенные — лучезарные и искренние.
Улетаем поздним рейсом, утомлённые, но счастливые. Багаж российских писателей можно безошибочно вычислить по густому аромату сыра. Некоторые фанатичные мамы везут ещё и хлеб — хрустящий, истинно французский. Эти же мамы, обнаружив в дьюти-фри сырный отдел, оставляют там остатки наличности. Отнеситесь к ним со снисхождением, одна из них (не будем пальцем показывать), везла в феврале из Армении в Москву домашние яйца (прямо из-под бердской курицы), и таки довезла, не расколотив ни одного. Что при этом думала таможня, просвечивающая её багаж, история умалчивает. Хотя чего ей думать, у армянской таможни такие же армянские мамочки, готовые везти вкусное своему ребёнку из любого уголка мира, невзирая на природные катаклизмы и прочие вызовы судьбы. Армянская мама — это даже не диагноз. Это фатум — неумолимый и безапелляционный.
А поездка действительно выдалась прекрасной. Единственное, что её омрачило, это муки получения Шенгена. Если не Институт перевода, который мне эту визу всё-таки выбил, я бы на парижскую ярмарку не попала. Но об этом я напишу как-нибудь потом, отдельно, не хочется в этом посте. Пусть здесь останутся дождливые парижские улочки, прекрасные разговоры, которые мы вели с Яной Вагнер и Наташей Банке в тихом французском ресторанчике, Марина Степнова, трогательно показывающая, как её двухлетняя Маруся пытается раздвинуть пальчиками понравившуюся книжную иллюстрацию, чтобы лучше её разглядеть, Пётр Алешковский, в которого влюбляешься с первой минуты знакомства, Евгений Резниченко, заботливо опекающий авторов, и мой чудесный издатель Маша Рено, отплясывающая на парижской книжной ярмарке семь-сорок, мелодию которой наигрывают на виолончели и гармони музыканты в нарядных вышиванках.