Периодически я себе позволяла разговоры с богом. Так, жалобная песнь для успокоения души, как на той клинописной шумерской табличке.
Божынька, говорила я ему, почему у меня папа постоянно страдает какими-то приступами? И что это за болезнь такая страшная под названием средиземноморская, избирательная такая напасть, ведь чтоб ею болеть, надо обязательно быть евреем – греком – армянином - ассирийцем – или ещё кем с надорванным Историей набором генов? За что ты так с нами, а?
Ещё я спрашивала его – божынька, ты же любишь безгрешных, откуда у детей тогда эти страшные заболевания? Кого ты этим наказываешь? Себя?
И ещё я говорила – божынька, я конечно не сомневаюсь, что глаза у тебя хорошие, но почему тогда ты не видишь, что творится в Дарфуре, например? Или ты оцепенел от ужаса и не можешь ничего сделать?
Ещё я говорила ему – божынька, ты альтруист или мизантроп? Тебе мама в детстве не объясняла значение этих слов?
Какой-то ты хуйовый божынька, сказала я как-то ему в сердцах, когда на меня навалился поствоенный синдром, распластал по земле и не давал дышать.
Но в целом, я, конечно, благодарила божыньку за то, что он меня любит. Улыбалась прекрасному и говорила про себя обожебоже.
Так что недовольством своим я его сильно не напрягала. Потому что относилась к нему альтруистически. Чего и ему желаю.
